Наталья Гундарева в «Игрушечном рае», показанном в Риге фирмой «Турандот» (многообещающее новое театрально-гастрольное подразделение, отпочковавшееся от «Гвидона»), полспектакля играет то в кресле, то в тележке-самокате. Мужская часть зала рыдает: костлявую старуху так можно на сцену вывозитъ, а не эту актрису с ее прелестными формами! Но, наверное, здесь и свой режиссерский расчет. Внешняя статика сильно контрастирует с мощной психофизикой, с постоянной работой ума и сердца, всегда присущей Гундаревой. И от этого три мини-пьески в жанре абсурда, из которых и составлена комедия о нашем извечном соблазне заново переиграть жизнь, действительно трогают душу. Герой говорит героине: «Какие ясные глаза, какой сократовский лоб!» - а зрители, разумеется, думают в этот момент об исполнительнице: «Ох, хороша, действительно хороша!». Москва этот спектакль еще не видела.
- Наталья Георгиевна, это Ваш дебют в театре авангарда? Мы больше знаем Вас по добротной классической драматургии.
- Да и моей душе она ближе, особенно русская с ее раздольем для творческих сил. Нет, у меня это второй опыт: был еще спектакль в таком роде, тоже с Сережей Шакуровым: «Я стою у ресторана» - пьеса Эдуварда Радзинского. В том же фантазийном плане, когда много всяких странностей и чисто сценических чудес. Но сюда мы ее не привозили.
- Героям «Игрушечного рая» дана возможность вычислить судьбу в обратном порядке и с того момента, с которого захочется. У вас возникало подобное желание? 28 августа Вам исполнилось 50. Вы что-то подытоживали в судьбе?
- Вы знаете, нет. Вот если жизнь придавит - тогда начну. А сейчас она у меня складывается так, что не хочется в ней ничего переделывать. Итог - это завершение определенного этапа, а мне легче ощущать себя в процессе. Наверное, чтобы не чувствовать возраста. Может, я поверхностна или от жизни требую малого, но я ничего не итожу. Зачем? Я должна делать то, что люблю, в этом кувыркаться, стараться глубже постичь. Я как шахтер... Только дал бы Бог здоровья! Не для того, чтобы себя холить и лелеять, - я неэгоистична в этом плане. Но если, скажем, танцевать на сцене требуется, то чтоб не задыхаться, чтоб руки-ноги двигались, голова вертелась, давление не подскакивало - я хочу чувствовать себя свободной в профессии.
- Столько жизней на сцене прожить... Страдают ли актеры от эмоциональных перегрузок?
- Мне кажется, что наоборот. Недаром же древние греки говорили про катарсис, который зритель переживает, заливаясь то смехом, то плачем. По-моему, актер на сцене испытывает эту очистительную силу даже в большей степени - он же через себя все пропускает. Поэтому после спектакля всегда возникает иллюзия, что если вот прямо сейчас, сразу тебе дадут сыграть это второй раз, то ты такое выдашь! Но это обманчивое ощущение.
- Я немножко о другом: застревают ли в актере те чувства, которые он изображает? Ге же слезы, например.
- Нет. Психика наша так устроена, что сама защитит от этого. Как врача, который весь день копается в кишках, а приходит домой - и спокойно ужинает.
- Разве вы не ловите себя на том, что в жизни иногда говорите словами из пьесы?
- Да, но не после спектакля, а в процессе работы над ролью. Потому что когда у тебя репетиции, то вся жизнь подчинена этому. Ты можешь гулять, сидеть, лежать, что-то там шить, варить, пилить, резать, но внутри у тебя постоянно идут разборки с ролью. И репетировать мне интересней, нежели чем играть. В готовом спектакле для меня всегда есть какая-то обреченность. Потому что, хоть и можно что-то слегка изменить в рисунке, но ничего кардинально нового ввести уже нельзя. И я всегда говорю, что начинаю хорошо играть на третий год, когда само время как бы обновляет образ - в «Банкроте» я играла 15 лет, в «Леди Макбет Мценского уезда» - 13, и это лучшие мои роли.
- Насколько велик процент вредности в актерской профессии? Или его вообще нет?
- Есть. Это публичная профессия. У зрителя она вызывает иллюзию близкого знакомства с нами, а от нас самих требует сосредоточенности и даже уединения. А тебя норовят растащить по кускам. Актер просто пожал человеку руку, а тот уже начинает предъявлять на него права, ревновать. Или еще хуже - панибратство: «Вот мы с Гундаревой...» Я уже и на письма зрительские перестаю отвечать. Раньше многим отвечала, а сейчас все реже и реже. Стоит опрометчиво поблагодарить за отзыв о своей работе, так тебя втягивают в целую переписку, прямо мастером эпистолярного жанра становишься.
- Так что для актера лучше - когда ему пишут или когда не пишут?
- Даже и не знаю. Не хочется ведь, чтобы тебя разлюбили. Пусть пишут, но коротенько, а не пересказывают всю свою жизнь, ожидая совета.
- Представляю, какие баррикады против чужих взглядов приходится возводить семье, где сразу два народных любимца - Вы и Михаил Филиппов! У вас общая баррикада или две раздельные?
- А мы с мужем ведем очень замкнутый образ жизни. И друг от друга тоже достаточно автономны и не лезем один другому в душу. Конечно, если он увидит какую мою работу, а я его, то каждый что-то выскажет на этот счет. Но, отчетливо сознавая, что поскольку он не Гончаров, а я не Фоменко, то можно и не прислушаться. Что я могу посоветовать Мише, если как актер он совсем другой? Есть ведь и тайное в нашем деле, то, что только для тебя.
- Вы ощущаете какую-то духовную связь между собой и актерами нового поколения?
- Нет. А порой они и вообще кажутся мне ужасными. Наше поколение целиком сосредоточено на профессии, а новое - на чем угодно, кроме нее, а больше всего - на собственных успехах. Я в их годы об этом не думала: только играть, играть, играть.
- Ваши друзья чаще всего из театральной среды?
- Как раз наоборот, все - не из этой среды. Потому что театральные люди очень эгоистичны и видят один в другом прежде всего конкурента. А для моих, нетеатральных, я даже и не артистка, а просто Наташа. И главное, что они не расценивают меня как свой капитал - терпеть не могу быть чьим-нибудь капиталом.
- Как от финансового кризиса намерены защищаться?
- А я от всех кризисов привыкла защищаться одним - работой.
Галина Фролова.
назад